Я вытащил из кармана сигарету. Собственно говоря, я могу быть вполне доволен. Жилось мне неплохо, я имел работу, был силен, вынослив и, как говорится, находился в добром здравии; но все же лучше было не раздумывать слишком много. Особенно наедине с собой. И по вечерам. нето внезапно возникало и прошлое и таращило мертвые глаза. Но для таких случаев существовала водка.

—

Только не принимай ничего близко к сердцу, — говорил Кестер. — Ведь то, что примешь, хочешь удержать. А удержать нельзя ничего.

—

— Я себе по-иному представлял жизнь, — сказал он погодя.
— Все мы так... — сказал я.

—

«Вам хорошо, вы одиноки», — сказал мне Хассе. Что ж, и впрямь отлично, — кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда по вечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихтем дикой тоски, желаний, скорби и надежд. Вырваться бы из этого бессмысленного отупения, бессмысленного вращения этой шарманки, — вырваться безразлично куда. Ох, эта жалкая мечта о том, чтоб хоть чуточку теплоты — если бы она могла воплотиться в двух руках и склонившемся лице! Или это тоже самообман, отречение, бегство? Бывает ли что-нибудь иноге, кроме одиночества?
Я закрыл окно. Нет, ничего иного не бывает. Для всего иного слишком мало почвы под ногами.


кираокира. фотоотчет









[/more]


ощущение, будто я стою в маленькой-маленькой и непроницаемо-темной комнате,
а рядом со мной — истина, которую я не могу достигнуть.


оченьмногодикойболи.ясправлюсь.